Солистка Большого театра Мария Александрова потрясла зал с первого своего выхода на сцену. Просто публику - талантом и выучкой. Коллег - силой духа: за несколько дней до дебюта она потеряла отца. Ответственность на вчерашней школьнице лежала колоссальная: Московский Международный конкурс артистов балета, тогда еще державший марку, неофициально считал Александрову главной претенденткой на "русскую" медаль. Александрова прошла все туры со сложнейшим классическим репертуаром и выиграла "золото". Получила приглашение в Большой. Стала звездой из его первой обоймы, любимицей "Ковент-гардена" и "Гранд-опера". У московской публики она на особом счету: Александрова оживляет подзабытый со времен молодой Плисецкой дух московского балета - не столь рафинированного, как в Северной столице, но очень сердечного. Зритель обожает ее в "Дон Кихоте", "Леа", балетах Баланчина, "Светлом ручье", "Дочери фараона". В новом сезоне Большого театра Александрова зовет на баррикады в премьерном "Пламени Парижа".

- Для меня знакомство с вами началось с потрясения. Помню, как на Московском Международном конкурсе артистов балета ваш школьный педагог "железная" Софья Николаевна Головкина стояла в кулисе и заламывала руки: "У этой вот девочки, Маши Александровой, на днях умер папа". До сих пор не пришлось спросить: что думает человек, выходя в таком состоянии на сцену?

- Там смесь была. Не могла поверить в то, что папы нет, и цеплялась за то, что он очень хотел видеть меня на этом конкурсе.

Вообще это был очень трудный период, потому что обычно для меня сцена - это праздник. Всегда. В тот период она не приносила мне радости. Но я интуитивно ощутила, что за сцену нужно просто зацепиться и не уходить в свое горе.

- Видимо, вы папина дочка.

- Я вообще семейная дочка. У нас была настолько крепкая семья - мама, папа, брат и я, что потери в нее не вписывались. Я с ней так и не смирилась, хотя надо бы...

- Как человечек из семьи, где все относятся друг к другу нежно, чувствует себя в балетной школе? Там ведь с младших классов умеют подъедать конкурентов.

- Нет, я живу довольно мирно по отношению к окружающим, во мне нет ощущения конкурентности. Никогда не стремилась занять чье-то место, просто расчищала то, на котором нахожусь. Вообще обожаю всех балетных, потому что знаю, какой это тяжелый труд. Могу про себя осудить, но камень в коллегу не брошу. Может быть, потому, что я, наверное, из тех немногих, кто способен дать точную оценку их труду.

- Обыватели свято верят, что балерины подсыпают друг другу в пуанты осколки…

- У меня такого не было никогда. Здесь еще важно, как ты вообще уживаешься с окружающим миром, сложным, ярким, в общем-то конфликтным, построенным на постоянном преодолении.

- Но когда перед премьерой "Корсара" вас определили только в четвертый состав, было обидно? У Николая Цискаридзе есть любимая байка: разве первая балерина может желать другой первой балерине, чтобы она сломала ногу? Не может. Она ей желает только смерти.

- Здесь ситуация вообще простая. Мне сложно отвечать за руководителя, потому что в конечном счете на все влияет именно он. И Алексей Иосифович Ратманский сам решает, кто будет танцевать в первом составе, а кто в четвертом. Да, мне отвели в "Корсаре" роль четвертой Медоры, но получилось так, что я все-таки вышла третьим составом, практически без репетиций. В конечном счете какая разница, какой я состав? Никакой. Я танцую в одном из самых прекрасных балетов. С замечательным партнером. Тяну лямку все четыре акта этого безумно сложного спектакля. Занимаюсь любимым делом. И вся эта ерунда с составами не имеет для меня никакого значения. Спустя время после премьеры уже не имеет.

- Это политика руководства или интриги?

- Политика и интриги в общем-то синонимы. Надо просто быть честным. Если приглашенная в Большой театр балерина занимает в нем первое место, то она участвует в премьере первым составом. И все. Здесь не нужно ломать голову и переживать. Это правила игры, которые я принимаю и делаю свое дело. Совершенно не хочу устраивать каких-то переворотов.

- Балетный век очень короток, в театре есть негласная традиция: балетные неохотно, но все же уступают дорогу старшему коллеге и традиционно не пущают младших, потому что "они еще успеют". Вы поддерживаете этот подход?

- Это не просто традиция, а определенная иерархия театра, с которой должен считаться руководитель. Когда ее снимают, возникают вопросы. А артист либо занимается своей профессией, либо уходит в амбиции, защищая свой статус отказом от роли. Но я не могу понять, зачем мне отказываться от спектакля, если ради него я существую в этой профессии. Я в театре - ради выхода на сцену, а не ради разговоров о том, что я заслуженная прима-балерина. Не могу позволить себе роскошь отказаться от спектакля из-за неудовлетворенных амбиций. Поэтому в моей истории было только три заявленных спектакля, в которых я не выступила: "Кармен" мы не успели подготовить с Андреем Уваровым, "Раймонда" и "Корсар", отмененные из-за травмы. Все.

- А знаменитая история, которую не любят вспоминать, - про поход ведущих балерин Большого театра на чаепитие к директору? Тогда ведущие балерины театра смогли объединиться перед лицом общей опасности и дружно "отсоветовали" дирекции приглашать в Большой еще одну петербургскую балерину - Диану Вишнёву.

- Это был важный момент, а именно - объединение прима-балерин, действительно тянущих спектакли. Накопилось много вопросов, люди хотели их задать и услышать ответы.

- Вы почувствовали тогда себя силой, эдаким неформальным профсоюзом, отстоявшим свои права?

- Конечно, легкая эйфория у нас была, и у гендиректора Анатолия Геннадьевича Иксанова в том числе. Мы очень спокойно задали вопросы, услышали на них спокойный ответ и действительно выпили чаю. С шутками, без склок.

- Сейчас в Большом балете намечается не просто смена руководства, но фактически новая модель управления. Что из этого получится?

- Руководители балета в нашем театре меняются с такой быстротой, что я стала получать от этого некое удовольствие. Конечно, трудно всякий раз начинать все заново. Приходит новый человек, который хочет писать свою историю, и у него для этого есть все возможности. Это становится колоссальным зарядом для профессионального существования артиста.

- То есть подстегивает?

- Конечно. Но не просто подстегивает. Я никогда не предъявляю претензии художественному руководителю в духе "как и что вы здесь делаете". Я просто задаю ему профессиональные вопросы, и если ответа нет, что ж…

- Вы согласны, что целое поколение солистов Большого эпохи смены властей оказалось "пропущенным"? Что у него не было репертуара, на котором можно было бы прославиться, - в отличие от поколения артистов Мариинского, вовремя получивших Баланчина, Ноймайера, Форсайта и модные реставрации старинных спектаклей?

- Мне кажется, это не совсем так. Артисту можно состояться самому по себе, просто театр иногда его поддерживает, создает ему известность в рамках альма-матер. Наш театр этим никогда не славился, никогда не продвигал своих артистов, так же как сделанные ими спектакли.

- Большой работал только на свой бренд…

- …и, грубо говоря, не продвигал свой основной товар, артистов.

- Как было в конце 60-х, и очень недолго.

- Потому что, видать, не сложилось. Я могу найти этому объяснение. Большой - столичный театр, он не разменивается на мелочи и существует как "сам себе бренд". Потому что если вы заявляете гастроли Большого театра, то собираете полный зал вне зависимости от названных в афише имен. В этом смысле махина Большого не привязывается к частностям вроде артистов. За последние годы в этом деле есть определенные подвижки, но они, как правило, единичны.

- Как можно стать той самой единицей?

- Я не знаю. Наверное, это какой-то отдельный личный контракт.

- Вы никогда не думали строить свою балеринскую карьеру вне Большого? Или параллельно ему?

- Параллельно, но моя занятость не дает возможности. За эти годы не позволяла себе простоев, поэтому я в основной обойме и премьер, и текущего репертуара, и всего остального. Потому мои личные гастроли редки. Но надеюсь, что под Новый год случится такая радость, что я уеду на пару спектаклей в Парижскую оперу.

- Что вы считаете "своим" репертуаром? Мы припомнили мариинских балерин, взлетевших на балетах Баланчина. Какой репертуар сделал Марию Александрову?

- Мне повезло, что были поставленные на меня спектакли - "Светлый ручей", бесконечно дорогой мне "Ромео и Джульетта", "Пламя Парижа". Я первой в России танцевала "Треуголку" Леонида Мясина. Был "Русский Гамлет", третья часть Симфонии до мажор Баланчина, одна из самых первых моих сольных партий. Это то, на чем можно позволить себе не застрять в канонах, потому что классический репертуар, который я веду постоянно, сложен как раз жестким каноном...

- Вне всех канонов вы вступили в конфликт с "великой и ужасной" клакой Большого театра, отказавшись от ее услуг. Клака заводит зал на аплодисменты, кричит "Браво!" именно тогда, когда артисту очень нужно передохнуть. Не секрет, что многие танцовщики ищут ее расположения и предпочитают дружить, а не ссориться. Вы же открыто заявили, что в дружбе с клакой не нуждаетесь, и пережили и свист в зале, и злые закулисные пакости. Не побоялись, не подчинились. Весь театр тогда только об этом и журчал. Вряд ли вам и сейчас приятно об этом вспоминать, и все-таки… Вы боец или стерва?

- Я боец. И это было мое сознательное решение - с кем общаться, а с кем нет. Могу пролить свет, но ваше интервью опять нанесет удар по мне. Если у вас получится корректно... Они люди жесткие, мстительные, потому что их зависимость от нас на самом деле гораздо больше, чем наша от них. Хотя все выставляется совершенно в другом контексте - они необходимы, они растят таланты, они создают успех. Я в этом не то чтобы не убеждена, но считаю, что друзей нужно выбирать. По себе. В какой-то момент мой человеческий конфликт вырос до критической точки, и я поняла, что вот такая дружба, странная и непонятная, мне не нужна. Я без нее запросто могу обойтись. И как-то приняла решение, что я с ними не работаю. И все. Но не удивлюсь, если после нашего интервью на спектакле будут заливаться мобильные, кто-нибудь в партере начнет громко страдать и кашлять или запустит на сцену веник.

- Было ощущение, что после этой истории вы проснулись героиней?

- Я свободный человек. Я позволяю себе роскошь выйти к зрителю такой, какая есть. А зритель и правда бывает разный - сонный, уставший, неродной. Он бывает просто затащенный в театр, силком. Это все очень ощущается. Но я не прячусь за людей, которые создают шумы. Когда бывают трудные моменты, что-то не клеится, я поднимаюсь в свою раздевалку на шестой этаж, не оглядываясь. Там же находится большой репетиционный зал, и я могу целый день просуществовать в этих двух помещениях, не сталкиваясь ни с кем вообще.

- Но так было не всегда?

- Конечно, не всегда. Это результат какой-то внутренней работы, философии, выбора. Своего ответа на вопрос, как я хочу пройти по жизни, чего смогу, а чего не смогу добиться. Все равно театр - это единственное место, где я пойду на компромисс, где я буду порой делать то, что мне не очень хочется. И я найду в этой ситуации нечто, что в профессиональном смысле поможет мне вырасти.